Дорога к дому - Страница 76

— Зря ты так говоришь, — раздраженно заметила она.

Он посмотрел на нее.

— А что?

— Понимаешь… милая Бекки, глупая Бекки. Ты так говоришь… словно думаешь, я глупее тебя. — Так растолковала Бекки его слова.

— Ты? Глупая? Ты шутишь конечно же.

Он вдруг поднялся, согнув колени. Он тоже присел на полу у незапечатанных коробок.

— Нет, ну… может быть, ты как раз шутишь. Я не знаю. Просто, кажется… будто ты не воспринимаешь меня всерьез. — Она заметила, как на его лице изобразилось изумление.

— Я воспринимаю тебя серьезнее, чем кого-либо в жизни, — медленно сказал он. — А как же иначе? Ведь у нас общее дело… бизнес. Мне нужен серьезный партнер, Бекки. А ты…

— Глупая? — подсказала она. Они рассмеялись. — Извини… просто немного раздражительна сегодня. — Она выдвинула стул из-за стола и села, повернувшись к компьютеру.

После этого было совершенно невозможно сконцентрироваться на чем-то, когда Годсон был рядом, и даже тогда, когда его не было рядом. Наступило Рождество, Рождество в разгар лета и небывалой жары. Негласное табу, существовавшее между ней и Годсоном, вдруг необъяснимым образом исчезло. Она была озадачена этим. Сказать, что она не думала о нем как о черном, было бы смешно и нечестно по отношению к нему. Но это было удивительно похоже на правду. Его существование — весь он, его внешность, акцент, манеры… он перестал быть символом чего-то — черного человека — и просто стал Годсоном. Словно какую-то стену, стоявшую между ними, убрали, обнажив всю правду, реальную жизнь. Тот факт, что это открытие, как она его называла, произошло в его отсутствие — его не было три недели, — только все ухудшало. Были вещи, о которых Бекки могла говорить только с ним, она снова и снова перебирала эти разговоры в уме, разговаривала с ним мысленно, пока его не было, думая, может быть ошибочно, что Годсон вместе с ней подбирался к правде о том, что происходит между ними, будто бы он часть этого.

Когда он вернулся из Мбизы в первую неделю января, она провела целый вечер, размышляя о том, что надеть, как говорить, как вести себя… они договорились встретиться в «Кипи», знаменитом баре неподалеку для белых жителей Зимбабве, которые занимались искусством, свободных южноафриканцев и эмигрантов. К тому времени Годсон был известен среди людей… он был ее «трофеем», а она его, когда они вместе выходили в город или на улицы Читунгвизы, которые были столько же его территорией, сколько и ее.

Она сразу же поняла, что ошибалась. Она оказалась слишком самонадеянной. Он был, как всегда, таким же приветливым с ней, добродушным, улыбчивым, щедрым… все то же самое. Ничего не изменилось. Она, наоборот, была уверена, то, что она хотела его, было написано у нее на лице, на всем теле. Они как-то смотрели фильм вместе, «Сонник» — кто-то привез видеокассету из Англии, — и она представила, как у нее на теле вытатуирован текст ее мыслей так же, как японка в фильме написала свою собственную историю на голом теле своего возлюбленного. Но даже если бы это было так на самом деле, Годсон не заметил бы. Он ходил среди стульев за барной стойкой, пил и разговаривал с друзьями и с ней. Они поделились впечатлениями от ужасно скучного… веселого… выматывающего отдыха. К тому времени, как они вышли из бара на еще горячий вечерний воздух, Бекки окончательно упала духом. Они молча подошли к ее машине — она предложила подвезти его до дома друга, который находился недалеко от города. Она была немного подвыпившей, когда наклонилась к двери и стала возиться с ключами. Это был старенький «гольф», она купила его у каких-то друзей Надеж, которые в спешке уезжали. Ключ довольно легко пролез в отверстие, но поворачиваться отказывался.

— Черт, — сказала она, тяжело дыша. — Застрял.

— Дай мне. — Годсон выбросил сигарету и затушил ее ногой. Он наклонил к ней голову, секундное смятение, и это случилось. Быстро. Непреодолимое влечение захлестнуло обоих.

Той же ночью Бекки лежала в беспорядочной куче простыней, положив голову на его гладкую, иссиня-черную грудь, открыв глаза. Ночник у кровати все еще горел — в его золотистом свете она внимательно рассматривала формы мужчины, лежащего рядом с ней. Его рука лежала у нее на животе. Похоже, он спал. Темная матовая кожа его тела, мелькавшая перед ней через густые ресницы, восхищала ее, и в то же время она пугалась и стеснялась этого. Не пожалеет ли она? Неужели она сбросила последнюю завесу и добралась до этого человека рядом? Так почему это волновало ее, тревожило? Она поцеловала его.

Ее мысли наполнили сотни лиц… Киеран, Чарли, Генри… все они не шли ни в какое сравнение с тем приятным возбуждением, которое она испытывала сейчас. Амбер. Все ее тело было преисполнено странного чувства гордости. Амбер была не единственной, кто пересек ту границу, о существовании которой Бекки даже не подозревала до недавнего времени. После пяти лет жизни в Африке она увидела, что на этом-то все и строилось, это поддерживалось, несмотря на теорию будущего и замечательного, великолепного радужного народа, который должен был родиться во всей южной Африке. Ирония судьбы в том, что нет никакого радужного народа; и никогда не будет, пока существует табу с обеих сторон. Но она сделала это. Она отличалась от них — она протянула руку и коснулась его; коснулась и пошла дальше, переступив границу, которую никто не смел переступать.

Именно она.

95

Амбер сложила письмо от Бекки и опустила руки. Она прикусила губу. Откуда пошло это желание делать все так же, как она? Соревноваться с ней во всем? Насколько она помнила, они с Бекки никогда не говорили о расовой принадлежности Танде. О религии да… еще тогда, когда она хотела сменить веру, а Танде отговорил ее, она, Бекки и Мадлен долго разговаривали однажды ночью в один из тех редких случаев, когда все трое были вместе. Бекки, если ей не изменяла память, не проявляла особого интереса и понимания к той ситуации. Все, что она тогда говорила, сводилось лишь к вопросам — что Амбер будет носить, откуда возьмет свои любимые журналы. А теперь это. Она снова посмотрела на письмо у нее в руке. О, Бекки. Похоже, она ввязалась во что-то, думала Амбер, чего она сама не понимала. Будто переспать с чернокожим было каким-то огромным достижением. Особенно с женатым чернокожим. Она вздохнула и положила письмо в карман. Она подошла к окну и выглянула. Дети плескались в бассейне со своими тремя друзьями; она улыбнулась. Удивительно, сколько шума от пятерых детей. Она стояла у окна, глядя на них; Бама, их няня, приглядывала за ними со своего привычного места под тенью палисандра; она улыбалась, немного устав от акробатических трюков, которые Сиби и девочки вытворяли перед ней на зависть Лии, сидящей в надежных руках Бамы.