Дорога к дому - Страница 75

— Какие планы на Рождество? — спросила она за неделю или около того до начала продолжительных рождественских и новогодних праздников. Он выглянул из-за коробки со скульптурами из мыла, которые пытался упаковать.

— О, еду домой, наверное. К семье. Возьму с собой Аделаиду и детей.

— Где это? — спросила она, вдруг осознав, что совсем не знает его жизни за пределами их дела.

— Мбиза. Это к югу, рядом с границей Южной Африки.

— А кто там у тебя живет? Родители?

— Да, моя мама.

— Вы будете вдвоем?

Годсон рассмеялся.

— Шутишь? Где ты видела, чтобы в семье африканца был один ребенок? Нет, нас восемь. Это только дети моего отца. Вообще нас двенадцать.

— Двенадцать? У тебя одиннадцать братьев и сестер… ну, в смысле, некоторые сводные, наверное, но… двенадцать?

Бекки была искренне удивлена.

— Знаешь, у нас нет разницы в том, сводный, родной ли тебе брат, все это ерунда. У нас даже и слова «кузен» в языке нету. Мы все — семья. Так что, если решишь посчитать нас всех, то наберется человек тридцать!

— Господи. А я вот одна в доме, — сказала она, запрокинув голову, чтобы посмотреть на него. — А ты какой? Старший сын?

— Нет, я третий сын. У меня еще два старших брата.

— А чем они занимаются? В смысле, ты, наверное, один… ну, искусством занят?

Годсон рассмеялся.

— Боже мой, люди, как вы все буквально видите! Нет, мой брат экономист. Он живет в Лондоне. Вообще-то большинство из нас живут здесь. Я был в Англии тоже, но недолго.

Бекки удивленно взглянула на него.

— Ты никогда об этом не говорил! Где именно ты был?

Он снова принялся смеяться и качать головой.

— Ты, наверное, там никогда не была. Ливерпуль. Милое местечко. Немного суровое, понимаешь. Я два года отучился в Политехническом там — курсы печатания. Только время зря потратил.

— Действительно, ты прав. Я никогда не была в Ливерпуле. Вообще, я нигде не была, кроме Шотландии — хотя Англией это трудно назвать — и Озерного края.

— Да уж, представляю. Кстати, могу прямо сказать, в Ливерпуле в Политехническом не было таких хорошеньких девушек, как ты! — Годсон покачал головой. — Я жил в Токстесе. Пыльное местечко. Но дешевое.

— А почему ты вернулся? Ты не думал остаться там?

— О, документы, знаешь… не было нужных связей. В Лондоне я прожил пару месяцев, спал где-то на полу. Но без должного образования я… мне, понимаешь, было неинтересно ходить на курсы — там нечего было делать. Ни денег, ни жилья, понимаешь, такие дела. Хотя, может быть, тебе и не приходилось такое переживать. Вот я и подумал, что лучше уж бедствовать дома, чем в чужой стране. Иногда… что ж, я думал об этом. Знаешь, если бы у меня все шло хорошо. Вот мой брат, Джонсон, у него все отлично. Он присылает деньги матери; он на правильном пути. Но теперь, когда и у меня все налаживается, я тоже скоро смогу помогать семье.

— Просто не представляю, чтобы я отсылала родителям деньги, — сказала Бекки, помолчав. — Обычно всегда было наоборот. Я всегда просила у них.

— Этим мы и непохожи. Если ты африканец… то заработанные тобой деньги никогда не будут принадлежать тебе. Всегда есть кто-то, кому они нужнее; одного нужно в школу собрать — а это карманные деньги, одежда, транспорт, кому-то жить негде… вечно какие-то расходы.

Бекки отложила в сторону свою работу и откинулась назад. Она пристально посмотрела на свои белые колени, словно впервые увидела их. Едва различимый желтый узор на коже, из которой выдавались острые уголки коленей, голени, делал их еще более заметными, как на картине выделялись предметы с помощью игры света и тени.

— Но ведь дела пошли на лад, так? — спросила она, растягивая слова, глядя не на галерею, не на офис, а прямо на него. Годсон кивнул.

— Да. Удивительно даже, знаешь. — Он улыбнулся ей. — Когда я впервые увидел тебя… Правильная невысокая мадам с желтой соломенной сумкой в этой смешной шляпе…

— На мне была шляпа? — Она удивленно посмотрела на него.

— Да… какая-то огромная широкополая штука. Не помнишь, была зима? А как ты со мной говорила — будто боялась, что я тебя укушу.

— Что ж, ты действительно выглядел немного… пугающе, — сказала она, улыбаясь неловко при воспоминании о том дне. — Я не знала, чего ждать от тебя. Если верить словам Гидеона…

— О, этот дурак. Ну, не бери в голову. Я не думал, что ты местная. Не знаю… это было неважно. Все хорошо.

— Правда? — Бекки выпрямилась, сидя на полу. Колени у нее покрылись пылью. Она отряхнула их и подошла к своему столу. В животе мутило от волнения. За три года их знакомства это был, наверное, самый откровенный разговор. Странно, как можно увлечься работой с другим человеком так, что даже не замечаешь его, по крайней мере, ту его сторону, с которой сейчас показался ей Годсон.

— Годсон. — Она медленно повернулась к нему. — Ты никогда не рассказывал о своей жене, об Аделаиде… когда вы поженились?

Он молчал, потом заговорил:

— Давно. Еще до того, как я ездил в Англию. Я был молод. Она была молода.

— У вас есть дети?

— Двое. Она, конечно, больше хочет, но я не знаю… я… для меня все так изменилось с появлением галереи, понимаешь, искусства и этой жизни. Мы больше не понимаем друг друга. Ты не поймешь; она совсем другая.

— Знаешь, такое происходит не только с африканцами, — тихо проговорила Бекки. — Ты не один меняешься. Это со всеми происходит. Люди разные бывают. Со мной такое тоже случалось.

— С тобой? — рассмеялся он. — Ты… твоя жизнь… с моей точки зрения, у тебя все прекрасно. Милая Бекки Олдридж.